Пост с другой игры.
Это нужно было сделать давно.

Наверное, поэтому он ни с кем не советуется. Не заводит долгих разговоров на общем собрании. Даже с Фенвиком — тем более с ним — не говорит об этом, чтобы не заставлять того снова стоять перед каким-нибудь моральным выбором. В свое время Альбус сказал ему "нет" — и Аластор принял этот отказ, так и не понял его причин, но ведь их лидеру всегда было виднее. Вот только его больше нет. А угроза, о которой говорила ему Хоггарт еще в декабре — есть. Город стоит нетронутый, скрытый от магглов. Город будто берегут, и это только подтверждает ее правоту. Девять тысяч инфери...

Закончив с работой, Муди сразу направляется в штаб Ордена, сейчас пустой. Проводит там пару часов, прежде чем свериться с расписанием смен и вызвать к себе кого-то из свободных орденцев-авроров. Сейчас ему нужен именно коллега, человек, который просто пойдет и сделает, который потом не будет мучиться кошмарами про мертвые тела и дома в огне. И достаточно опытный, чтобы справиться с Адским пламенем.

Робардс подойдет.

Он связывается с ним, конечно, не через значок, посылает вызов их внутреорденской связью и ждет отклика. Потом ждет, пока Гавейн доберется до их укрытия. Обсудить все дели лучше в безопасном месте, чтобы при работе на них уже не отвлекаться. Им могут попасться люди из КНБ или люди Идена — черт знает, кого там носит по мертвому городу. И с какими целями.

— Надо сжечь Стоунхейвен, — вместо приветствия сообщает Муди, когда Робардс появляется на пороге. Вряд ли тот удивится, впрочем. Начальство даже во внерабочее время очень... начальство. В своем репертуаре.

Пожалуй, его скромный урок заносчивому малолетке всё же привлек слишком много внимания. Этому, кстати, изрядно поспособствовал сам тощий придурок — ныл и мямлил в объятиях своей подружки, как школьница, которой заглянули под юбку. Тупое бабьё. Такой и из щелбана сделает настощую трагедию в трех актах с пятнадцатиминутным антрактом на пускание соплей.

Аврорша взбесилась по-настоящему и, если бы тощий не выглядел как пассивный гомосексуалист с прогрессирующей умственной отсталостью, Сивый бы даже подумал, что их связывают какие-то романтические отношения. Не может эта тщедушная девчонка так вот запросто взбрыкнуть и перейти с режима "проходите, выворачивайте карманы" на "лежи, псина, ты задержан". Формулировку она, конечно, использовала другую, но смысл тот же.

Сопротивляться магическим веревкам смысла не было, ровно как и пытаться уклониться от заклинания. За пару секунд Фенрир Грейбэк был бесславно обезврежен — видит Мерлин, не в первый и не в последний раз.
Сивый закатил глаза. Руки плотно прижало к туловищу, веревки сдавили грудную клетку — не вдохнуть толком — да и выглядел он теперь не слишком угрожающе. Цирк, да и только. Аврорша явно его не узнала (хотя на пару секунд Фенриру и показалось, что она вот-вот вспомнит текст из министерских ориентировок с его портретом), и наверняка надеялась, что поймала кого-то по-настоящему опасного. Может, ей даже дадут повышение за задержание этого злобного типа, который вздумал учить хорошим манерам беззащитного гомика? Заплатят премию за арест контрабандиста, который (о ужас) пытался пронести темные артефакты в Лютный переулок, где обычно только и делают, что готовят карамельные яблоки да поют с птичками и белками новый хит Селестины Уорлок?
Кого надо благодарить за то, что министерские идиоты до сих пор не поняли — маггловские изобретения могут быть куда опаснее самого темного артефакта?

— Пресс-релиз, — осклабился Грейбэк, смиренно дожидаясь дальнейшей участи. — Отправьте экземплярчик моей стае и лично Фенриру Сивому.
Ему хотелось бы услышать вокруг удивленные возгласы, но толпа была занята исключительно своими причитаниями. Фенрир напоследок бросил выразительный взгляд в сторону мальчишки, спектакль которого был где-то на полпути к завершению. Впору готовить букеты и овации, браво, вы очень живописно стонете и истекаете кровью, давайте на бис.
Было бы неплохо встретить шкета еще разок в каком-нибудь темном переулке без авроров и лишних свидетелей. В стае такой мусор, конечно, не нужен, но очень уж хотелось врезать тощему еще раз — и за этот глупейший арест, и за смазливую рожу, и просто потому что может.
С девчонкой и кудрявым он бы тоже поговорил, но тут ситуация немного сложнее. Можно, конечно, попробовать вписать их в список будущих жертв стаи, благо, свои данные аврорша уже назвала. Время для повальной резни министерских пока не пришло, но и Фенрир на проблемы с памятью не жаловался.

Ну а сейчас перед ним маячила только одна перспектива — пара ночей в одиночке. Пытаться сорвать магические путы — себе дороже. Плавали, знаем.
Лорд, конечно, будет недоволен. Придется снова дергать агентуру, рисковать шкурой министерских шпионов, которые вдруг заинтересуются скромной персоной одного довольно известного оборотня. Ничего хорошего в этом не было, да и сделка с контрабандистом прогорела, как и все его амулеты заодно с шансом выручить немного золота на покупку портключей.
Ну что ж, жизнь жестока и несправедлива, и не Сивому на это жаловаться.

Тяжелый шаг стал уже визитной карточкой этого человека. Словно весь полученный опыт тяжелым камнем висел на плечах. Как плащ супергероя за ним тянулись ночные кошмары, от которых невозможно было избавиться. Липкие, душные сны с сотнями криков тех, кого не удалось спасти. Тех, кто полил о помощи, и кого пришлось бросить или попросту время не позволило сделать все, что хотелось, без спроса забирая несчастных. Тед видел глаза многих ныне покинувших этот мир. Слышал детские крики, видел слезы матерей, оплакивающих погибших детей. Все это сказывалось на мужчине, как бы сильно он не пытался задавить это, подавить и закопать как можно глубже, что бы больше никогда не вспоминать об этом, что бы вычеркнуть из собственной жизни. Но он не мог и понимание этого делало груз еще невыносимей. Синдром выжившего здесь не работал. Но все же так или иначе мужчина задавался вопросом, почему все они погибли, а он выжил? Почему его братья по оружию, его друзья и коллеги, почему многие не пережили эту войну, а он сумел выбраться из всей этой передряги. Почему судьба решила распорядиться именно так? Он устал от похорон, он устал произносить одни и те же слова соболезнования, он перестал оплакивать тех, кому было уже все равно. В нем титаническим канатом твердели опоры морали и собственных убеждений, но даже они не были готовы выдержать слез оставшейся вдовой женщины, чей муж погиб, исполняя свой долг. И от того все более лютым зверем он смотрел на тех, кому удалось уйти от наказания. Он готов был вгрызаться в глотку каждого ублюдка, что приложил руку к творящемуся вокруг него горю и безумию, а потом просто уйти. Через глаза Теда глядел дикий монстр на тех, кого Пожиратели называли героями, кто с гордостью уходил в Азкабан, признавая свои поступки. Он не ждал, что они могут стыдиться этого и не верил тем, кто раскаивался. Он теперь вообще мало кому верил.
Дверь родного дома открывала другой мир, так бережно и тщательно оберегаемый ими, Тедом и Андромедой. Мир, в котором он мечтал прожить всю свою жизнь. Мир, в котором росла их дочь и в котором можно было хотя бы на время забыть обо всем том, что скрывалось за пределами небольшого, но уютного двухэтажного дома. Серость жизни Эдварда сменялась словно по волшебству на теплый свет домашнего очага, на аромат ужина и улыбку любимой женщины, на смех дочери, что была ему дороже любого чуда. Каждый раз приходя домой, Тед вспоминал, ради чего и за что он борется с тем злом, что окутало весь их мир. Что хочет сохранить и уберечь от этой тьмы. Это придавало ему сил вновь и вновь, помогало подняться, когда большего всего хотелось сдаться, когда силы покидали полностью.
- Папа! - тонкий словно весенний воздух голос дочери всегда встречал его с радостью и любовью. Удивительная способность ребенка моментально отрывать от отца всю прицепившуюся к нему моральную и физическую боль, растворять его страх и усталость, было спасением для Тонкса. По привычке наклонившись к ребенку, Тед подхватил легкое тельце, поднимая на руки, - фу, от тебя странно пахнет! - девочка смеялась, стараясь слезть с рук отца.
- Да, а знаешь почему? Потому что я сегодня бился с целым драконом!! - в деланно суровом голосе Теда звучал смех. Больше всего на этом свете он старался сохранить детство собственного ребенка и уберечь ее от реальности настолько, насколько это было возможно. Пусть это было неправильно, как он слышал, но поделать с собой Тед ничего не мог. Он был на выезде, случился пожар. Он него несло огнем, дымом и копотью, одежда его пропиталась новыми криками и болью. Но все это оставалось там, за порогом их дома. В здесь и сейчас он был борцом с драконом, что решил напасть на маленькую деревушку, совсем как их. Ему нравилось, как его дочь смеется, и пытается вырваться из-за щекотки, переходя на сверхгромкость. Рядом с ней он забывал о реальности и сам. И сам начинал верить в собственные сказки.
Отпустив ребенка к ее матери, Тед не подошел к жене. Он знал внутренние негласные правила. На Андромеду не подействуют его сказки. Ей не расскажешь небылицы о драконах с запахом гари, или о русалках и морских чудовищах, когда он приходит мокрый до нитки. Он не хотел давать ей повода волноваться. У нее и без того их было слишком много, Тед это знал. И старался хоть немного сберечь, как мог, как позволяла его работа... А потому он ушел с глаз долой от домашних, предпочтя сперва привести себя в порядок.
Переодевшийся после душа, с еще мокрыми волосами он смотрел на то, как черная от золы и жирной сажи вода уходила в канализацию, оставляя потеки на белоснежной поверхности душа. Запах, казалось бы, ушел следом, но в то же время мужчина уже настолько пропитался им а этот день, что просто перестал его ощущать.
- Папа!!! - Дора в силу своего возраста, как и все дети, говорила почти на грани с ультразвуком. Вздрогнув всем телом от детского крика и нетерпеливого стука в дверь, Тед выключил воду. С некоторых пор он тяжело реагировал на крики.
- Что милая?
- Мама сказала, что ужин готов, а ей нужно уходить на дежурство...
Услышав удаляющиеся шаги дочери, Эдвард оперся о края раковины. Было ощущение, что чистая одежда вновь пропиталась вонью сегодняшнего и всех остальных дней до этого. Больше всего ему был нужен дом. Ему была нужна его семья... Что бы хоть как-то справиться, хоть как-то забыть. Но жена вновь и вновь предпочитала брать ночные смены. Тед старался, Бог свидетель, он всеми силами старался это понять. Он уважал работу Андромеды, сам не раз и не два оказывался на грани без ее профессиональной помощи. Но черт возьми... Она была нужна ему здесь! И сейчас!!
Боль, невысказанные обиды и все пережитое преобразовывались в злость, а та в холодную ярость, вырываясь из него словно демон. "У меня тоже работа!" - звучал в его ушах голос Меды из одной из их ссор. Он понимал... Он старался... Пытался...
Боль от удара доходит несразу. Сжатый кулак оставляет паутину трещин на зеркале, мелкие осколки остаются в руке. Боль пронзает кожу, сухожилия, мышцы, уходит прямо в кости. В самом центре паутины видны едва заметные капельки крови. Это злит еще больше. Все содержимое полки летит в ванну, ударяясь о кафельные стены. Корзина для грязного белья с треском раскалывается о дверь из-за удара ногой. Вешалка для полотенец, старательно прикрученная в кафель на крепких винтах, срывается "с мясом". Сердце колотится  в самом горле, в ушах оглушающий шум, глаза будто заволокло темнотой. Голова даже не кружится...
- Папа? - осторожный голос дочери приводит его в чувство, - Папа, что за шум? Мама уходит...
- Сейчас спущусь, детка... - голос Теда звучит сухо, всех его сил сейчас бы не хватило придать голосу оттенок тепла. Это его жизнь и справляться с ней ему предстоит самому.
Промыв руку под холодной водой, не обращая внимание на выступающую кровь, Тед быстрым движением приводит все в первозданный вид и выходит из ванной.
- Ну, где мои красотки? - на лице Эдварда Тонкса по прозвищу "Тед" как всегда широкая улыбка. Как же он хочет обнять свою жену...

Легенда гласит, что последними словами Марии Антуанетты были "Простите, месье, я не нарочно" после того, как она, поднимаясь на эшафот, наступила на ногу палачу.

Как-то так оно и было в фантазиях Рабастана. Вы ничего не выиграли - будет говорить весь его вид. Вы просто толпа с камнями в карманах. Вы можете меня растерзать, но в каждом кровавом клочке моей плоти всё ещё будет больше достоинства, чем в сотне таких, как вы.

Он будет красивым, с идеальной осанкой и чистыми уложенными волосами. Он не будет прятать взгляд. Он будет отвечать на вопросы ровным голосом, таким же ровным, каким ещё на прошлой неделе отдавал распоряжения в Министерстве. Его руки будут спокойны. Его лицо - благородно.

Рабастан верил в то, что этот момент никогда не наступит, но всегда был готов к нему. И уверен, что он всё сделает, как надо.

Он несколько раз просыпался в ту ночь - лишь затем, чтобы закусить рукав своей робы и беззвучно повыть в неё от страха и горечи. Потом он начинал биться о каменную стену, то кулаками, то лбом, проснуться, Басти, ты должен проснуться, это всё не может быть наяву, такого не бывает. Такое не могло случиться с Рабастаном мать-его Лестрейнджем, с Рабастаном "Да ты знаешь кто мой папа?" Лестрейнджем.

Слёзы заканчивались, оставляя только тупую гудящую боль в голове, отёк в горле и усталый, чем-то неуловимо успокаивающий озноб. Счастьем было успеть заснуть до того, как озноб переходил в дрожь. Если нет — Рабастан сжимался в позу эмбриона, чтобы сохранить тепло, и начинал торговаться.

Мерлин, я вырву чёрную метку зубами вместе с кожей, если ты сделаешь так, чтобы этого никогда не случилось. Моргана, дай мне один шанс, пожалуйста, один малюсенький шанс, клянусь, я никогда больше так не обосрусь, я напложу толпу детей и спокойно проработаю в Министерстве до пенсии. Мысль о толпе детей и министерской пенсии была такой тёплой, что у неё почти получалось согреть Рабастана. Четырех, четырёх славных детишек, четырёх маленьких Лестрейнджей, а потом они принесут ещё больше Лестрейнджей, ого, да тут вас целая очередь на коленки дедушки Рабастана, ну не толкайтесь, сорванцы, садитесь рядком, а тому, кто принесёт мне мои очки, я лично выторгую у домовиков самый большой кусок пирога. Сорванцы не толкаются, они тихонько рассаживаются, хлопая умными глазёнками, никто из них даже не догадывается, что самый большой кусок пирога всё равно получит дедушкин любимец малыш Басти.

В следующий момент Рабастан приходил в себя, просыпаясь от того, как натягивались кандалы на руке, дёрнувшейся к поясу, туда, где должна была быть волшебная палочка. Секунда на осознание - и он снова чувствует, как кривится его рот, как глаза застилает горячими слезами, как пузырится на губах кислая вязкая слюна, разлетаясь во все стороны от отчаянных истеричных всхлипов.

Иногда, просыпаясь, он видел, что дементор стоит прямо над ним, внутри камеры. А потом, просыпаясь снова - не помнил, сон это или явь.

Ну, знаете что? Юность у меня была бурная, из всех тех штук, что мне доводилось целовать, дементор явно будет не самым страшным, - так он говорил в прошлой жизни. Эта фраза обычно предварялась глотком скотча, а конец её обычно тонул в добродушном смехе окружающих, как бы говорившем "Ай да Рабастан, ай да сукин сын". И Рабастан чувствовал себя королём этого места. Да, вот такой я. Мне сам чёрт не брат.

Просыпаясь снова, он ещё несколько секунд чувствовал ладонью холодное стекло бокала с огневиски. А потом снова понимал, что это совсем другой холод. И что этим же холодом отдавала сгустившаяся вдруг темнота прямо над его лицом. Рабастан не знал, что касается его руки - складка насквозь промерзшего одеяла или ледяной подол чьего-то одеяния. Нет, пожалуйста, нет... - то ли шептал, то ли думал Рабастан. - Пожалуйста, я ни в чём не виноват.

В последний раз он проснулся от громового раската "Лестрейндж!", прокатившегося по коридору по ту сторону решётки и сперва подумал, что этот окрик тоже случайно прихватил из сна, но следом почти сразу последовал скрип открывающейся двери.

В камеру зашёл живой человек, от которого веяло теплом и жизнью, и остановился у койки Рабастана. Следом внутрь скользнули две тёмные тени. Рабастан перевернулся на спину, а потом сел, спустив босые ноги на ледяной пол. Грудь тут же стиснул долгий и мучительный приступ кашля, неожиданно перешедший в такой же мучительный приступ пустой желчной рвоты. Ледяной воздух камеры наполнился кисловато-горьким желудочным запахом. Аврор брезгливо сделал шаг назад.

- Жалкий кусок говна, - с болью в голосе сказал он. - Неужели Фрэнк заслужил, чтобы его убила такая блевотина, как ты?

Желчь не то засыхала, не то леденела на подбородке. Рабастан снова закашлялся - теперь уже специально, прочищая горло от едкой горькой слизи. Собрав её во рту, он поднял голову и прицельно плюнул аврору в лицо.

- Прости, мразь, - бесцветным голосом сказал он. - Я не нарочно.

Тот машинально стёр плевок ладонью, брезгливо сморщившись и, ничего не ответив, вышёл из камеры, оставив дементоров внутри.

- Суд только в час. Можете пожрать пока, - бросил он дементорам прежде чем продолжить обход.

Не успев родиться, крик ужаса застрял в горле и умер там же, задушенный смертельной апатией. Дверь камеры захлопнулась, оставляя Рабастана наедине с самым страшным кошмаром, доступным человеку - невозможностью прекратить своё существование.

Сай Йен в 23 - это птица цзянь. Одно его крыло и глаз - он сам, в второе - благо его семьи. Он молод и амбициозен. И мир воспринимает сквозь призму свежих еще знаний, полученных в Фэнхуан и Колдовстворце, и   ответственности, которую доверил ему господин, чтимый отец. Быть принятым в посольство КНР, пусть и младшим помощником- большая честь. И сейчас честь для Сая значит много, она равна одобрительному кивку родителей, успешно взятой ноте гуань и полете на  мифическом цилине. Молодой человек все измеряет лишь меркой  будущее и настоящее представляется ему легким и безоблачным. Он выверен до идеала, обходителен, вежлив, учтив и смел. Он полагает, что разбирается почти во всем, а то, что ему недоступно, раскроет ему время. Ишии  снисходителен к женским слезам, и  спасая юную госпожу от опасности, подает ей шелковый  платок с той же легкостью, с которой она была готова проститься с жизнью.
-Все закончилось,- говорит он и улыбается, отвлекая трясущуюся птицу простым трюком. В конце концов, такая ли уж редкость - ветка цветущей сирени в октябре?
-Не плачьте, госпожа. Слезы на ветру превращаются в снег.
Для него это - пустяк. Даже когда после он узнает, кого спас, он не замечает как именно на него смотрят. Вспоминает о том, что дома его ждет невеста, сговоренная родителями и скорая женитьба. Идти наперекор старшим - немыслимо, отказывать - не в традиции, а Сай  полагает, что женщина,  которая разделяет устремления семьи Иши - сделает его счастливым так или иначе. Птица цзянь - летает парами, по одному крылу на каждую. Она щебечет о мире и процветании.

Когда ему 28, Сай  похож на молодого тигра, пойманного в ловушку. Он щерит пасть и рвет когтями невзгоды, дыбит полосатую шерсть на зависть и страх многих, но это не спасает его от острых копий предательства. Держать лицо - вот главная задача, и не только в дипломатии. Он забрался высоко, насколько возможно для его положения, у него чудесная дочь и она, как ни странно, больше похожа на него, чем на родную мать. В ней - то все и дело. Иши всегда полагал, что будет отличным отцом и мужем, но чем дальше, тем отчетливее он понимает, что не все в его власти и не все зависит только лишь от него. У него есть возможность сказать, что не он выбрал эту женщину, но мужчина милосерден и к себе, и к родителям, и к жене, которую терзает не только безумие, но и страшная утрата.  Его смерть сына терзает не меньше, напополам с ненавистью и виной, но он не может этого показать, потому как если уж он даст слабину, что делать остальным? Йен мечется, пробивает один выход там, где только что исчез другой и все надеется, что старание и упорство возьмут свое. Он терпелив и теперь знает, что многое ускользает от его разума, но все еще надеется, что время -лучший учитель. Сай прячет мягкое подбрюшье за мишурой протокола и работы. Решая чужие проблемы, он забывает о своих, но от этого они никуда не исчезают. И чем крепче молодой тигр вяжет свой пояс, тем более одиноким становится. В нем по-прежнему бездна почтения, но оно лишь кровь и инстинкт. Вся его семья - это дочь.

Когда Ишии исполняется  33, он - дракон. Хладнокровный, обстоятельный и в чем-то даже жестокий. Время научило его лишь одному - практичности. Чувства он прячет за тремя масками и пятью лицами, орудуя чужим мнением и  дипломатическими скандалами не хуже, чем мечом-цзянь. Когда его сил оказалось недостаточно, чтобы превозмочь то, что от него не зависит, он отошел в сторону, забрал дочь и уехал туда, где мог бы приносить реальную пользу семье, даже если в ее глазах это выглядело иначе. Он стал находить забавным то, что русская половина его родни принимает его любым, но сердечнее всего - побитым и раненным, в то время как китайская - лишь победителем и триумфатором. Словно, никто из них не мог решить, с какой именно стороны выгода от этого родства будет наиболее полной. Он не держит зла на них за это, ведь все по законам природы и магии: ни та, ни другая, не терпит пустоты и праздности. Но своего ребенка Сай Йен предпочитает воспитывать не так.
В Британии, нелогичной, не гармоничной настолько, что она как мифическая змея - Сяньлю пожирает собственный хвост, ему дышится легче. Лавировать меж подводных камней этикета и дипломатических протоколов -  увлекательная игра, если знаешь правила. Под натиском туманов, нелогичного безумия и угроз, его сердце остывает и успокаивается, вновь замечая собственный ритм. Он спит по ночам спокойнее. И смиряется с тем фактом, что не понимает ничего, и время не всегда раскрывает свои секреты даже самым мудрым из нас. Он мастерски держит лицо и рьяно защищает то, что приносит ему радость. Все коммуникации с другими посольствами, все деликатные проблемы и тонкие вопросы решает он, и весь отдел Международного Сотрудничества знает, к кому обратиться, если Китай упорно не желает уступать. Китай, впрочем, и не уступает, но оппоненты уверены, что это целиком и полностью их решение.
Как и было задумано.
Птицы цзянь погибают без пары, тигры - в неволе, а драконы - по злому умыслу.

Выдержать паузу — тоже искусство, а потому Люциус не удивляется, когда на его бумажное послание нет ответа несколько минут. И ещё немного. Он сам использовал этот приём — заставить визитёра подождать совсем немного, дабы показать своё расположение, но всё же подчеркнуть наличие дистанции; заставить поглядывать на хронометр, чтобы посетитель начал немного нервничать — слегка, просто для создания дискомфорта, или же оставить за дверью на часы, вариться в собственном раздражении, сомнениях и мыслях о своей же никчемности.

А потому и ждать, не выказывая нетерпения, Малфой-младший умел. Не любил, но годы тренировок бесследно не проходят. А здесь — он даже не начал считать ветки на соседнем дереве, или цитировать себе стихи Роберта Бёрнса, который по допущениям был волшебником, как сестра друга уже вышла ему навстречу. Можно было даже удивиться, что столь быстро. Или тому, что девушка отпирала ворота — магией, но всё же, — сама. Брат мог бы и обеспечить её охраной, поморщился мысленно Люциус, как всегда, когда видел вопиющее нарушение этикета или общепринятых норм.
Но не задержался на данной мысли. И потому, что чужие дела в целом Малфоя мало заботили, если не касались его особы, и потому что тут был случай неординарный. Девушка скрывалась, и правильно делала.

Когда девушка сдвинула капюшон, Люциус бегло, но цепко всмотрелся в её лицо — убедиться, что перед ним именно та леди, которую он ожидает увидеть, и попытаться угадать её настроение. Изучение легилименции Малфой начал несколько лет назад, но не мог похвастаться внушительными успехами. Зато почувствовать настрой собеседника, чтобы попытаться после на нём сыграть, он учился намного дольше и это получалось у него куда как лучше.

Девушка заметно нервничала, а потому Люциус постарался изобразить доброжелательную улыбку. Лёгкую, не нахальную, с искренним сочувствием в глазах. Если дать себе труд и потренироваться перед зеркалом, мимику можно развивать бесконечно.
— Благодарю. Погода действительно оставляет желать лучшего.
Собственно, погоде плевать. И на наше мнение, и на желания, совсем как Люциусу на настроение леди, но в отличие от погоды, он всё же заинтересован в её ответах.

— И я выпил бы бренди, спасибо.
Плащ и перчатки Малфой сбросил домовику, оставшись в тёмной достаточно тёплой мантии поверх классического костюма, но всё равно устроился в кресле поближе к камину. Отблески огня из него отражались на носках малфоевских туфель — наверняка самой новой и блестящей вещи сейчас в гостиной.

— Примите мои глубокие искренние соболезнования, мисс. Да, я хотел бы узнать подробности, а потому и явился к вашему порогу лично. И, конечно, отвечу на ваши вопросы, но сначала скажите, могу ли я вам чем-то помочь? В память о вашем брате.
Малфой покрутил в руках трость с тяжёлым серебряным набалдашником в виде головы змеи, скрывающей волшебную палочку. Но отложил её в сторону, чтобы взять с подноса, что принёс эльф, бокал.
Помощь ближним и Люциус — вещи настолько далёкие, что галактики в небе расположены ближе, но людей обычно подобное располагает. А он хоть и запасся терпением на сложный разговор, но не прочь подтолкнуть развитие беседы. Для начала посулами, не поможет — он готов перейти к угрозам и более жестким мерам.

Ещё не вечер, но солнце уже на пути в закату. Лондонский август дышит влагой с Темзы, раскрашивает стены с выцветшими винтажными обоями в жёлтый и серый. Лондонский август весь сырой и серый, лишь изредка, как сейчас, негреющие лучи проникают в комнату, напоминая о ходе времени, вызывая странную ностальгию по несбывшемуся, неясную тоску по ушедшему.

А в Глазго сейчас по-другому. В Глазго, прохладном и свежем, загазованном и ветренном, солнечные лучи греют щёки, прорывая лохматые тучи, похожие на сбежавшие с северных гор овец. Морось, нападающая на город, пахнет морем, как будто оно совсем близко, широкие улицы смотрят строго, не подавляя, скорее, как бы задавая планку. Лондон болеет, Глазго — делает зарядку изо дня в день, а потому не стареет.

Комната, которую Мириам покидает, кажется небольшой и уютной — совсем иное впечатление, чем она производила поначалу. Бледно-салатовые обои с растительным узором и бурыми пятнами времени, старая угловатая мебель, железная кровать, платяной шкаф, трюмо и пережившее свой век фортепиано, которое Страут использовала как письменный стол. Всё это теперь носит отпечаток её тепла, не хочет отпускать. Но время оттого не замедляет свой ход. Мириам смотрит на часы, вынимает из вазы увядшие цветы и бросает в урну с бумагами. Скоро автобус, а она ещё не собралась.

Три года стажировки и год работы в больнице Святого Мунго пролетели как один миг, но полностью изменили жизнь Страут. Вместе с одеждой, привезённой сюда четыре года назад и приобретённой за это время, приятными мелочами, подарками и необходимостями в сумку складываются воспоминания. Вот этот изношенный кардиган она брала ещё с собой в школу. Вместе вот с этим блокнотом — его мама купила ещё перед первым курсом. Магический пульсоксиметр подарил Сметвик, а брошь в виде машущей лапкой жабы — Сьюзан. Чудесные коллеги, друзья, сделавшие любимое место работы по-настоящему родным. Ну, что ж, что-то уходит, что-то приходит. Страут бодрит себя улыбкой и закрывает сумку.

В госпитале этим вечером тихо, особенно в пятом отделении.

— Сметвик здесь? — у Мириам на локте тяжёлая сумка, она так и не привыкла брать предметы “на палочку” и левитировать их за собой. Вспомнит в очередной раз, когда локоть онемеет.

— Он на вызове, будет ночью, скорее всего. Сложный случай, — не отрываясь от еды, отвечает Патрик. Ему по этой причине приходится задерживаться на дежурстве, и Мириам, пряча разочарование, желает ему приятного аппетита и выражает сочувствие, говорит пару воодушевляющих слов. С Гиппократом они, значит, не попрощаются. А кто виноват, что она не написала ему сову раньше? Никто, кроме неё самой. Была уверена, что так будет лучше — в последний момент, без лишних сантиментов.

— Почему ты не хочешь ехать поездом? — в который раз спрашивает Сьюзи, помогает погрузить сумку в багажный отсек. На виду у магглов ты не будешь делать это привычным волшебным способом. Мириам уже объясняла и про дороговизну билетов, и про то, что хочет морально подготовиться к переменам. Несколько дней ей предстоит гостить у матери перед тем, как целительница явится с документами о переводе в филиал госпиталя в Шотландии. Пять дней дома. А это другой мир, маггловский мир, это другая жизнь. Сьюзан не понимает. Она всю жизнь росла в семье волшебников, и другой мир ей чужд. Мириам же приноровилась переключаться, и там, и там чувствуя себя… вполне своей.

— А жить где ты будешь? Ты подумала уже? Если что, пиши, у меня есть родня в Драмнадрохите, это возле Лох-Несса, и там вполне безопасное поселение для волшебников.

— Спасибо, Сьюзи.

— Мири… — на глаза подруги наворачиваются внезапные слёзы. — Удачи тебе!

— Мы не надеемся на удачу, Сьюзи, мы боремся за успех, и никак иначе, — Страут делится широкой уверенной улыбкой, отвечая на объятия тёплым взглядом (руки заняты бутылкой с водой и сумочкой с документами).

Станция отъезжает назад, чёрная полоса на востоке распахивает объятья, но автобус, везущий Мириам, сворачивает на север. Погружающимися во мрак улочками Лондона, густонаселёнными пригородами, садами и развязками он выбирается на широкие равнины, готовящиеся ко сну. Утро обещает кардинальные перемены.

Иногда события похожи на снежный ком.
Какая-то мелочь тянет за собой пару-тройку других, они - остальное, и вот ты уже не можешь понять, как оказался в этом комке происшествий, с грохотом несущемся не пойми куда.

Ей девятнадцать и она очень старается.
Она и так пропустила год, она и так уже отличается. Впрочем, так уж вышло, что Эрин выглядит младше своих лет, а потому, возможно, так кажется только ей. В любом случае, девушка изо всех сил пытается стать в Мунго своей. Соблюдает правила. Дружелюбна с однокурсниками. Вежлива с преподавателями и персоналом. В меру инициативна, в меру уступчива. Как маленький канатоходец, который балансирует с шестом и отчаянной решимостью на веснушчатом лице.

Какие же силы мешают канатоходцу?
Ну, например, шумные пьянки соседей. С мордобитием, треском ломающегося о стенку стула и истошными женскими воплями. Эрин не страшно. Маленькая ирландка не боится пьяных и не замирает при виде драки. Эрин просто очень сильно хочет спать. Такая мелочь... Хотя бы три часа сна - и она уже торпедой будет носиться по коридорам Мунго, готовая внимать, записывать и запоминать. Но что за пьянка, если не до утра? Эрин умывается, одевается, заплетает волосы в две косички. Она будет опрятной и собранной, никто даже и не поймет. Эрин садится в прихожей, чтобы зашнуровать ботинки.

Эрин вздрагивает, ударившись головой о стену во сне.
- Что?!
Вскакивает, вскидывает взгляд на часы и весь ее стройный мирок катится кувырком. Опоздала.
И куда? На лекцию по предварительной диагностике. На святую святых для стажера скорой помощи. Которую ведет не кто-нибудь, а - с придыханием - целитель Гаджен! Эрин аппарирует в темный переулок неподалеку от Мунго, чуть не влетает в стекло витрины и лихорадочно шепчет манекену:
- Эрин Смит, стажер в отделении скорой и неотложной помощи, прибыла на обучение.
Быстро облачается в униформу и мчится в подвалы. Перед аудиторией делает несколько глубоких вдохов и выдохов, приглаживает волосы и продуманно осторожным движением отворяет предательски скрипучую дверь. Целитель Гаджен, ни на секунду не прерывая своей сложносочиненной речи, успевает прожечь ее осуждающим взглядом. Под ним, только что не пискнув, Эрин поспешно ретируется на единственное свободное место - рядом с неожиданно взрослым мужчиной, имевшим вид свободный и не слишком-то заинтересованный.
Еще и наблюдателя прислали, - подкатила глаза Эрин, - а я опоздала...
Развернула пергамент и приготовилась наверстывать.